Неточные совпадения
Уж сумма вся исполнилась,
А щедрота народная
Росла: —
Бери, Ермил Ильич,
Отдашь, не пропадет! —
Ермил народу кланялся
На все четыре стороны,
В палату шел со шляпою,
Зажавши в ней казну.
Сдивилися подьячие,
Позеленел Алтынников,
Как он сполна всю тысячу
Им выложил на стол!..
Не волчий зуб, так лисий хвост, —
Пошли юлить подьячие,
С покупкой поздравлять!
Да не таков Ермил Ильич,
Не молвил слова лишнего.
Копейки не дал им!
Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо
зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по ветру, когда
зеленые овсы, с раскиданными по ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары́ с оставленными дорогами, которые не
берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами, и на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
Кушала она очень мало и чуть-чуть кончиком губ
брала в рот маленькие кусочки мяса или
зелень. Были тут вчерашние двое молодых людей. «Yes, y-e-s!» — поддакивала беспрестанно полковница, пока ей говорил кто-нибудь. Отец Аввакум от скуки, в промежутках двух блюд, считал, сколько раз скажет она «yes». «В семь минут 33 раза», — шептал он мне.
Он уже вырубил несколько вязовых удилищ, наплавки сделали из толстого
зеленого камыша, лесы привязали и стали удить с плота, поверя словам башкирцев, что тут «ай-ай, больно хороша
берет рыба».
Там можно было удить и крупную и мелкую рыбу: в стари́це, тихой и довольно глубокой,
брала крупная, а с другой стороны, где Бугуруслан бежал мелко и по чистому дну с песочком и камешками, отлично клевали пескари; да и сидеть под тенью берез и лип, даже без удочки, на покатом
зеленом берегу, было так весело, что я и теперь неравнодушно вспоминаю об этом времени.
— Что за подлость и что за глупость! —
позеленел от злости Петр Степанович. — Я, впрочем, это предчувствовал. Знайте, что вы меня не
берете врасплох. Как хотите, однако. Если б я мог вас заставить силой, то я бы заставил. Вы, впрочем, подлец, — всё больше и больше не мог вытерпеть Петр Степанович. — Вы тогда у нас денег просили и наобещали три короба… Только я все-таки не выйду без результата, увижу по крайней мере, как вы сами-то себе лоб раскроите.
Из-зa лесику, лесу темного,
Ай-да-люли!
Из-за садику, саду
зеленогоВот и шли-прошли два молодца,
Два молодца, да оба холосты.
Они шли-прошли, да становилися,
Они становилися, разбранилися
Выходила к ним красна девица,
Выходила к ним, говорила им:
Вот кому-нибудь из вас достануся.
Доставалася да парню белому,
Парню белому, белокурому.
Он бере,
берет за праву руку,
Он веде, ведет да вдоль по кругу.
Всем товарищам порасхвастался:
Какова, братцы, хозяюшка!
— Сегодня я
беру тебя в театр, у нас ложа, — и указала на огромный
зеленый лист мягкой бумаги, висевший на стене, где я издали прочел...
Всего охотнее, как мне случалось заметить,
берет крупная рыба на большую
зеленую кобылку, а средняя и мелкая — на серенькую, очень маленькую.
Я еще не открывал тетрадки, не
брал карандаша, образы и думы о прошлом так мелькают, что ни одну не поймаешь на этом чудном фоне ароматной
зелени.
Приходская церковь была в шести верстах, в Косогорове, и в ней бывали только по нужде, когда нужно было крестить, венчаться или отпевать; молиться же ходили за реку. В праздники, в хорошую погоду, девушки наряжались и уходили толпой к обедне, и было весело смотреть, как они в своих красных, желтых и
зеленых платьях шли через луг; в дурную же погоду все сидели дома. Говели в приходе. С тех, кто в Великом посту не успевал отговеться, батюшка на Святой, обходя с крестом избы,
брал по 15 копеек.
Но вместо этого, сам не знает уж как, он изо всех ног побежал с плотины и спрятался под густыми яворами, что мочили свои
зеленые ветви, как русалки, в темной воде мельничного затора. Тут, под деревьями, было темно, как в бочке, и мельник был уверен, что никто его не увидит. А у него в это время уж и зуб не попадал на зуб, а руки и ноги тряслись так, как мельничный рукав во время работы. Однако брала-таки охота посмотреть, что будет дальше.
Божье дело. Вроде как на войне… ты про санитаров и сестёр милосердия слыхал? Я в турецкую кампанию насмотрелся на них. Под Ардаганом, под Карсом был. Ну, а это, брат, чище нас, солдат, люди. Мы воюем, ружьё у нас есть, пули, штык; а они — безо всего под пулями, как в
зелёном саду, гуляют. Наш, турка —
берут и тащат на перевязочный. А вокруг них — ж-жи! ти-ю! фить!
Варька
берет ребенка, кладет его в колыбель и опять начинает качать.
Зеленое пятно и тени мало-помалу исчезают, и уж некому лезть в ее голову и туманить мозг. А спать хочется по-прежнему, ужасно хочется! Варька кладет голову на край колыбели и качается всем туловищем, чтобы пересилить сон, но глаза все-таки слипаются, и голова тяжела.
Один остался в светелке Петр Степаныч. Прилег на кровать, но, как и прошлую ночь, сон не
берет его… Разгорелась голова, руки-ноги дрожат, в ушах трезвон, в глазах появились красные круги и
зеленые… Душно… Распахнул он миткалевые занавески, оконце открыл. Потянул в светлицу ночной холодный воздух, но не освежил Самоквасова. Сел у окна Петр Степаныч и, глаз не спуская, стал глядеть в непроглядную темь. Замирает, занывает, ровно пойманный голубь трепещет его сердце. «Не добро вещует», — подумал Петр Степаныч.
Снова
берет он княжну за руку белую, снова ведет далее свою лапушку, и чудная полянка близится. Не одна трава
зеленая и цветы лазоревые на ней виднеются, поднимается вдали белая высокая стена, а за нею блестят золотые кресты церквей Божиих.
Узнав, что он ехал из Стрельни в одном мундире, Екатерина подарила ему соболью шубу, крытую
зеленым бархатом, но Суворов
брал ее с собой, только едучи во дворец, да и то держал на коленях и надевал, лишь выходя из кареты.